Давыдова Наталья - Сокровища На Земле
Наталья Давыдова
Сокровища на земле
Петр Николаевич жил в одном из непостижимых переулков, в непостижимом
дворике и домике, сохранившемся в самом центре Москвы за спиной могучего
серого здания с выложенной на фронтоне кирпичной цифрой - 1938.
Домик Петра Николаевича был лет на сто старше своего соседа и
покровителя. Издали он имел все признаки милого благородного российского
ампира, вблизи единственный признак - аварийности. Очевидно, каждую минуту
мог завалиться набок, но почему-то не заваливался, какая-то сила держала
его, какая-то гордость. К тому же его подпирали балки.
- Милости просим, - Петр Николаевич вышел на крыльцо встретить своего
друга художника с женой. Они недавно поженились, и художник привел ее
впервые. - Ступайте осторожно, ничего не бойтесь. Катя, попытайтесь
представить себе, как это все выглядело когда-то. К этому крыльцу
подъезжали кареты, кто-то торопился, кто-то ждал, стоя у окна... Немного
воображения - и уже это вы подъехали в карете...
- И сами Петр Николаевич вышли нас встречать, - продолжил художник, не
старый, но несколько старообразный человек с бородкой клинышком, похожий
на загулявшего апостола. На бледных щеках горело по пятну, горело и
никогда не гасло.
- Хорошо, что вы ко мне выбрались, Катюша, рад вас видеть.
Петр Николаевич хотел сказать "в добром здравии", но она не показалась
ему в добром здравии, скорее у нее был больной вид. И вообще она в серых
красках - прямые короткие волосы бело-серенькие и глаза серенькие. Первая
жена художника была хотя и не красавица, но особа оригинальная, яркая,
темпераментная. Эта выбрана по контрасту.
- Вас будут сносить? - спросила Катя. - Выселять?
- Никто ничего не знает, - ответил Петр Николаевич, который не
представлял себе жизни в другом месте. Он любил этот дом, гордился им,
добивался его сохранения и реставрации. Не так уж много осталось в Москве
домов такого чистого стиля, поэтому то, что есть, надо сохранить. Он
доказывал это где только мог, его стараниями были завезены доски и кирпичи
и свалены у крыльца, обещая невозможное...
Женщина в капоте из расписной малиновой фланели, в остроконечной лыжной
шапке на седых волосах, высунулась из старинного узкого окна, проводила
входящих слепым взглядом звездочета.
Столбы-подпорки были установлены и в коридоре.
- Наверняка вам скоро дадут нормальную квартиру, - сказала Катя в
извечном женском стремлении утешать, не выяснив заранее истинных чувств
утешаемого.
- Я умру раньше, - нервно ответил Петр Николаевич. - Умру, не переживу.
- Нельзя так говорить, - воскликнула Катя, не знающая, что так говорить
можно.
- Катерина, не возникай, - сказал художник. - Веди себя смирно. Ее еще
учить и учить, Петр Николаевич.
- Словом, такая избушка, в ней прожита жизнь, и хотелось бы, чтобы она
осталась, когда уже нас не будет, - сказал Петр Николаевич.
В темноватой комнате с высоким потолком не стало светло, когда включили
электричество, вероятно оттого, что вещи вокруг были темные. Зеркало над
диваном было тусклое и едва отражало предметы.
Хозяин молчал, давал время освоиться, забыть захламленный вход, балки,
запахи, сырость язвами на треснувших стенах, темноту, черноту.
Мысль о ведре и тряпке пришла в голову Кате. Но она откинула ее как
недостойную жены художника. "То, что по-вашему грязь, по-нашему патина.
То, что по-вашему чистота, по-нашему просто чепуха..." Это она уже слышала
от своего художника, когда отмыла от грязи какую-то его банку. "Банка?
Дура! Банка! О, я несчастны
