Гуревич Георгий - Мы Из Солнечной Системы
ГЕОРГИЙ ГУРЕВИЧ
МЫ – ИЗ СОЛНЕЧНОЙ СИСТЕМЫ
ПРОЛОГ
Смотрите вверх! Выше! Еще выше! Как называете вы тот треугольник ярких звезд?
У нас то для него нет имени, на нашем небе нет такого созвездия. Так вот, в нижнем углу треугольника есть небольшая звездочка спектрального класса G2. Не ищите: она не различима простым глазом.
Это наше Солнце. Возле него система спутников. Мы оттуда, мы – из Солнечной системы.
Такая беседа будет завтра, для Кима “завтра”. На Земле то пройдет сто четырнадцать лет, но послы человечества их пропустят. Полет намечен с выключением жизни.
Ким закроет в Москве веки… и откроет их там, под иным небом, среди космических чужаков, среди вселенцев. И, глядя любопытными глазами (если у них есть глаза), жестами, словами, сигналами звуковыми, механическими, электрическими, волновыми (есть же у них какие нибудь сигналы!) вселенцы спросят:
– Вы откуда?
– Мы – из Солнечной системы.
То завтра, а сегодня последний день дома. Ким прощается и не может проститься, глядит не наглядится. Он распрощался уже с морем, окунулся последний раз в соленые волны.
Простился с величавыми горами, постоял на слезящемся леднике в последний раз. В джунгли и к полюсу не успел слетать: часов осталось мало.
Весь день метался над землей и под землей на посвистывающих глайсерах, монотонных монохордах, гудящих траках всех семи горизонтов и рокочущих гезенках, их соeдиняющих. Метался, метался и устал от свиста, гула, рокота, от мерцающих стрел и хрипящих напоминателей, понял, что не с транспортом хочет проститься, не мельканием заполнить последний свой день.
Он еще побывал в акустионе, послушал невидимую оперу с голосом НЛ 246 в главной роли. Композитор Нелла нарисовала этот голос только месяц назад; ценилудожник И. М. Андрианов хвалили его безудержно.
В ратостоловой заказал автомату ужин из двенадцати блюд – всех, которые любил. Выпил большой стакан глена, чтобы не спать всю ночь, последнюю земную.
В последний раз пошел в пена кино, заказал программу пострашнее, из тех, что детям и слабосердечным ощущать не рекомендуется; в тесной кабине какбудтора упал со скалы в океан, захлебнулся пеной, увернулся от скользкого спрута, на ракете вонзился в ослепительный протуберанец… Когда же вселенцы с фасеточными глазами окружили его, Ким с усмешкой вышел из какбудтора. Необыкновенным его не удивишь самое фантастическое станет явью завтра.
Сегодня он хочет земного, обычного, обыденного. Сегодня его последний обыденный день.
Не траками и не на крыльях пешком двинулся он в свой прощальный обход. Вечерело. Плотные рои окончивших дневную смену вырисовывали точные клеверные листки над перекрестками.
Грузы под землю, люди в воздух, а улицы, отданные старикам и детишкам, были пустынны в этот послезакатный час. От памятника Пушкину Ким спустился к Кремлю. На что он смотрел?
На траву – обыкновеннейшую. На зеленые листочки простенькие и узорные, одинарные и тройные, на узенькие зеленые сабельки, на шерсть земли, на ту зеленую щетину, которую дети изображают такой лохматой, чиркая карандашом как попало.
Будут ли травы там? И зеленые ли?
Парковыми аллеями спустился он к Кремлю к Всемирному Музею Революций. Башни, сложенные из обожженных глиняных брикетов, казались внушительными, если смотреть на них от подножия, не с пассажирской высоты, превращающей все сооружения человека в игрушки. Башни навевали мысли о старине: они видели казни стрельцов и праздники первых космонавтов. Ким припомнил, что в первом веке коммунистического летосчисления два раза в год здесь грохотали в
